«Забіць упалмінзага». Дмитрий Бартосик о своей новой книге

«Уполминзаг» — аббревиатура из большевистского новояза. Если по-человечески (хотя и это не совсем понятно), то это уполномоченный министерства заготовок.

«Кстати, какое страшное слово! Это тебе не комсорг с замполитом. Звучит, как имя персонажа из серии романов о Гарри Поттере — Лорд Волдеморт! Только фигура совершенно не фантазийная, а абсолютно мрачная в местной послевоенной реальности…» — объясняет в книге Дмитрий Бартосик.

А буквально через абзац приводит отрывок из судебного дела:

«…Летом 1948 года банда Жихаря в деревне Рудевичи Поставского района убила агента Уполминзага и двух работников лесничества…» Подобных выдержек из материалов уголовных дел в книге «Забіць упалмінзага» немало…

«Шекспир, не иначе!»

«Белсат»: — Дмитрий, открываю книгу и глазам своим не верю — «второе издание»?

Дмитрий Бартосик: Да, на самом деле «Забіць упалмінзага» сначала вышла в издательстве «Радио Свобода», потому что всё это делалось в рамках серии «Путешествия Свободы». Но книгу издали тиражом всего 100 экземпляров, поэтому она сразу стала библиографической редкостью. Это, конечно, льстило моему самолюбию (смеется), но с другой стороны — расстраивало. И вот Ярослав Иванюк предложил переиздать ее на «Kamunikat.org». Так что это и правда второе издание. И обложка другая. Дизайнер Артур Вакаров рассказывал мне, что чуть дом свой не спалил, пока делал дырку в красной звезде для новой обложки.

— Как в детективе: тебе передают папку с документами, которая в свое время чудом попала в руки известного белорусского историка Михася Чернявского, хотя должна была навсегда исчезнуть в архивах КГБ. Судебные дела, восстание в Крыжовке… И ты отправляешься в путешествие по бывшей Молодечненской области, чтобы «спасти реальность». Сколько дней и километров ты намотал по Беларуси?

— Знаешь, тут дело не в километрах, потому что все ограничивалось как раз территорией уже не существующей Молодечненской области, а она же недалеко от Минска. Дело в том, что я по-другому стал смотреть на этот край. Не могу сказать, что я был таким советским дураком, который полностью принимал картину советской пропаганды: война, потом пришла советская власть, и все радостно пошли в колхозы, а стреляли разве что где-то на Западной Украине или в Литве — тут царила «сталинская радость».

Конечно, я был далек от такой картины, но я не представлял себе ни масштаба стихийного сопротивления, ни богатства сюжетов, которые тогда разворачивались на этой территории. А это были абсолютно дикие сюжеты! Председатель колхоза хочет остаться человеком и одновременно быть лояльным власти — и доводит себя, можно сказать, до самоубийства. Или бабий бунт в Крыжовке, где люди боролись за свой урожай: посеяли на своем поле, а урожай — уже колхозный. Или проявления абсолютного криминального характера: убийства уполминзагов, финангента и так далее. И это ведь не потому, что люди поголовно разбойники и убийцы! На криминальный путь они стали потому, что у них отбирали землю.

— Самое важное и ценное, что у них было.

— Да. А какие там разворачивались сюжеты с любовными треугольниками! Девушка пишет антисоветский донос на свою соперницу, мол, та слушает «Радио Свобода». Или, наоборот, парень пишет на своего соперника…

Такого богатства сюжетов я просто не ожидал. У меня во время каждой поездки челюсть отвисала. Потому что одно дело, когда читаешь сухой канцелярский язык судебных протоколов, а другое — когда тебе живым языком вываливают такую красоту про этих персонажей. Шекспир, не иначе! Шикарно!

«Чтобы заиграло радио БССР»

— Сколько времени заняла работа над книгой?

— О, это я просто красиво описал, как я сел, поехал — и все у меня получилось. Нет! У меня долго ничего не выходило, потому что я делал главный акцент на дело Крыжовки.

— Об этом — в одной из первых глав «Не хотел вступать в это государство»?

— Именно. Я не мог найти эту Крыжовку! Два раза ездил. А оказалось, что от деревни остались только три хутора, на разном расстоянии друг от друга. Хата стоит, а через поле — другая. И это все Крыжовка. Я не знал этого. Только случай помог. Ну а как с Крыжовкой уже получилось, я понял, что можно смело ездить дальше. И закрутилось! Я и в Оршу поехал, к родственнице человека, которого посадили за неуплату налогов и который умер в тюрьме, доведя себя до истощения.

— Несколько лет писал книгу?

— Слушай, ну я не писал книгу, и никогда книг не писал — я делал передачу. Очень любил ее и считаю, что это моя главная удача. И основной моей аудиторией были деды, которые слушали «Свободу» ещё на стареньких «VEF»-ах и «Спидолах». Для них это было как вечерняя служба — вытянуть антенну, настроиться на нужную волну и слушать. Для них я был какой-то звездой. Для нового же поколения «Свобода» — уже не радио, а сайт.

Когда исчезли волны, мои «путешествия» выкладывали на «SoundCloud», но, похоже, прослушиваний было немного. Оставалось обольщаться тем, что когда-нибудь, через 100 лет, если меня не будет, кто-то оценит мой вклад в радиоискусство. Ведь, знаешь, я просиживал часами в аудиоотделе Национальной библиотеки, прослушивая эстраду сталинской эпохи. Эти песни про колхозы, Сталина, Ленина и коммунизм. И о любви, ага. И там очень много музыкальных шедевров, если, конечно, не вдаваться в смысл слов, а оценивать только как музыкальное произведение. Аж обидно, что они так и не стали широко известными…

— Ты это оценил как бард и музыкант.

— Абсолютно. Замечательные песни. И вот этой музыкой я расцвечивал свои передачи. Создавал, можно сказать, машину времени — с хрипением, шипением и другими эффектами целой той эпохи, — чтобы полилось радио БССР образца 1949 или 1950 года. Отыскивал еще смешные цитаты в районках того периода, чтобы дать контекст и чтобы мой слушатель, в том числе и будущий, почувствовал, что оказывается вдруг в Молодечненской области 1950-х…

«Четыре раза я переписывал эту книгу!»

— Но ты и в книге цитируешь строки из забытых музыкальных произведений – из частушек, романсов…

— Книжка — это другое. Она абсолютно не похожа на мои радийные репортажи. Я думал, будет как всегда: сложу все тексты до кучи – и будет книжка. Хотел слепить из отдельных снежков одного большого снеговика. Планировал, что отдам Дубовцу (Сергей Дубовец — редактор издания — ред.), тот поправит ошибки – и готово. 

Ха, Дубовец имел другое мнение. Он заявил, что мы не будем делать второго «Верабейку» («Быў у пана верабейка гаварушчы…»— вторая книга Дмитрия Бартосика из цикла «Путешествия свободы» — ред.), где у меня все было просто: передача — текст, передача — текст. Дубовец поломал всю мою структуру, за что, кстати, я ему очень и очень благодарен. И в итоге я переписывал книгу четыре раза. Четыре раза я переписывал вот эту книгу! Первый раз переделывал в 2021 году в Одессе, а окончательный вариант делал уже в Варшаве.

«Возможно, это бомба замедленного действия»

— Михаил Чернявский считал, что документы, на которые он наткнулся и которые потом оказались в твоих руках, — это бомба. «Дмитрий Бартосик отправляется в путешествие … в руках автора оказывается бомба», — читаем на задней обложке второго издания «Забіць упалмінзага». Эта бомба взорвалась?

— К сожалению, нет. Возможно, эта бомба имеет механизм замедленного действия – и когда-нибудь еще рванет. Но через несколько поколений, я не знаю. Бомба сработает, наверное, тогда, когда эта страница нашей истории будет прочитана и осознана какой-то критической массой народа, пусть себе 10 %. Когда займет достойное место в историческом сознании. 

— А что вообще взрывное есть в этой книге? 

— Я бы сказал, что белорусы не были никакими зайчиками. И не были, с самого начала, ни сталинистами, ни «советскими людьми». Конечно, если долго молчать, то дети или внуки могут поверить в такую ложь. А это была ложь! Белорусы отвечали на насилие насилием, отвечали сопротивлением, когда защищали свою землю и своих любимых. Как все нормальные люди.

— И не сдавали своих родственников или соседей, когда те приходили к ним из леса поесть и выспаться… Мне кажется «что «Забіць упалмінзага» не сдетонировало потому, что книга немного опоздала — всех накрыло взрывной волной 2020 года. Нет?

 — Может быть, и так. Я не знаю, у меня нет ответа на эти вопросы.

— Ты пишешь в книге, что в 2020 году некоторые свидетели событий 70-летней давности уже отказывались делиться воспоминаниями. Боялись?

— Некоторые люди боялись, да. Ведь послевоенная тема остается опасной, потому что люди, пострадавшие, не были реабилитированы. Это не жертвы 1930-х годов, многие из которых были позже оправданы. Осужденные в 1950-х до сих пор остаются «врагами народа», бандитами, уголовниками и так далее. Понимаешь? А их родственники — детьми или внуками «врагов народа». 

Мне одна героиня так и говорит: «Я же племянница бандита. Как мне жить с этим?». Хотя никакой он, разумеется, не бандит. Поэтому да, были случаи, когда мне так и не удалось разговорить собеседников. Я ничего нового не узнал про «Орловский отряд», который имел даже свою присягу и бойцам которого присудили по 25 лет лагерей. Жалко. И самое печальное, что второго шанса у меня, наверное, не будет, потому что я не знаю, когда снова доберусь до Беларуси. Через 5, 10, 15 лет?.. Даже если через пять, этих людей там уже может не быть…

«Хутор — это свобода»

— Твоя книга может восприниматься и как своеобразный гимн хуторам северо-западной Беларуси. Путешествуя по бывшей Молодечненской области, ты почувствовал ее особенность?

— Да, для этого не нужно быть большим этнографом. Историк Алесь Белый прямо называет этот регион Беларуси «Восточной Литвой». Здесь действительно царит хуторская культура. Здесь слышишь странную мешанину языков, звучат римско-католические имена жителей. Даже своими пейзажами этот край отличается от остальной Беларуси. А его границы почти совпадают с границами — помнишь — той самой легендарной Вейшнории (смеется).

— В твоей книге звучит мысль о том, что большевистские власти потом целенаправленно уничтожали хутора, так как хорошо умели «распознавать себе врагов». Большевики понимали, что хуторских людей уже не исправить даже колхозами. 

— Да, это очень свободные люди. А мысль это не моя, а одного из моих экспертов. Но мысль очень и очень правильная. К сожалению, 70 лет назад она пришла в голову и служащим Министерства государственной безопасности. Хутор, конечно же, враг советской власти. Хутор — это свобода. Это независимость. 

— Здание бывшего КГБ в Вильнюсе. Музей оккупации и борьбы за свободу. Ты выходишь из него на солнечный свет с мыслью: замени в музее таблички с литовскими фамилиями на белорусские – и все станет на свои места…

— Так. Мало что бы изменилось. Стоит походить по тому музею, чтобы понять, сколько литовцев работало на советскую власть — в органах МГБ, следователями и т.д. В каждом народе найдется масса людей, которые ради продвижения по социальной лестнице идут на сотрудничество с кем угодно…

И были лесные братья, о которых сложился миф как борцов за независимость Литвы. Хотя я думаю, что мотив у них был тот же самый: отобранная земля, обида за забранную землю. Были там, разумеется, и независимые, офицеры литовской армии. Но основная масса — это обиженное крестьянство.

«Они не боролись за свободную Беларусь. Они боролись за свои хутора»

— Но у литовцев была важная национальная составляющая. Бунтовали не только за землю, но и за язык. 

— Не хотел этого разжевывать. Хотел, чтобы читатель сам понял: без национальной составляющей ничего не будет. Это необходимый ингредиент.

— Этой национальной составляющей, национального сознания не хватает героям твоей книги?

— Они тутэйшие. И, разумеется, они не боролись за независимость Беларуси. Не боролись за свободную Беларусь. Они боролись за свои хутора и за свою землю! Это было стихийное и дикое сопротивление. Они бросались на тех самых уполминзагов, как собака бросается на того, кто забирает у него оставшуюся пищу. 

Эти люди не умели красиво говорить и сформулировать свои претензии. Но на каком языке пытались это сделать? В книге я не изменил ни слова. Это не «Верабейка», где все герои у меня говорят красивой и чистой тарашкевицей. Тут если по-русски — то по-русски. Но по-русски там говорит разве только бывший чиновник Молодечненского обкома партии. Все слова я подавал так, как со мной говорили и как осталось у меня на ленте. И по этим словам видно, кто они есть. Эти люди никакие не поляки и не русские. По языку они — абсолютные белорусы.

К сожалению, их бунт был обречен на поражение. Но это не значит, что он был бессмыслен. Бессмыслен он будет тогда, когда мы не осмыслим его, когда наши дети забудут об этой драме. Восстания в 1831-м или в 1863 году также были обречены на поражение. Но потом — осмыслены: на их основе создавались национальные мифы. И забытая война после войны конца 1940-х должна осмыслиться. Если не нами, то следующим поколением. 

Я даже стихотворение придумал. Я им подписываю эту книгу: «Нам лёс не прадугледжваў працяг. Мы знікнуць мусілі ў цемры незваротнай. Але мы застаёмся жыць. Хаця б Імёнамі на аркушах пажоўклых. За свой адчай і свой ліхі кураж Мы заплацілі мерай найвышэйшай. Хоць зрэдку ўспамінайце нас. Інакш… Нішто не мела і не мае сэнсу». 

— Как потомок своих хуторских дедов, я очень проникся твоей книжкой. Но немного не хватало мне общей статистики, для полного понимания масштаба антисоветского сопротивления в 1950-х годах. 

— А где же ее взять, ту общую статистику? Невозможно. Подождем. Может, доживем, а может, и нет. Для этого нужно, чтобы открылись архивы.

— Займешься тогда, может, другим регионом и напишешь еще одну книгу путешествий?

— С удовольствием погрузился бы в это! Ведь это самое интересное, что было в моей жизни. Может быть, уже не повторится. Это бесконечная дорога от деревни к деревне, когда ты не знаешь, кто тебя встретит и что расскажет…

— «Забіць упалмінзага»… Уполминзаг убит?

— Уполминзаг жив. Уполминзаг живет! Если бы он был убит, мы бы с тобой сейчас не сидели в Варшаве, а спокойненько бы разговаривали в минском кафе. Уполминзаг живет. Он на своем месте. Сидит в своем наследственном кабинете…

• 9
• 1
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 1